Водевиль в творчестве Гоголя и Пушкина

«Я ведь тоже разные водевильчики»,- не преминет проронить Хлестаков. В изображении Хлестакова все как-то попроще, как-то нагляднее, чем у Пушкина: не «французской кухни лучший цвет», а суп из Парижа; не изысканные «панталоны», а прозаические «штаны». Вместо «очаровательных актрис» - «хорошенькие актрисы», вместо «комедий роя» - «разные водевильчики». Но суть неизменна: Пушкин, называемый прямо или скрытый под сетью упрощенных, чуть-чуть видоизмененных цитат, присутствует всюду. Мы имеем дело, так сказать, с «плагиатом» у Пушкина; впрочем же, тут и бунт какой-то против него. Пушкин уверяет, что между ним и Онегиным сложились короткие отношения: «Онегин, добрый мой приятель… Пою приятеля младого…» В упрощенной манере Хлестакова можно было бы сказать: Пушкин «на дружеской ноге» со своим героем. В «Евгении Онегине» создана иллюзия свободы, независимости героя от автора: оба они по-приятельски равноправны. А на самом-то деле Пушкин и никто иной распоряжается жизнью Онегина, очерчивает его характер, следит за ним, вразумляет его.

Связь поэта и героя необратима: изображающий повелевает изображаемым. У Гоголя же происходит обратное: герой (Хлестаков) «на дружеской ноге» с Пушкиным (который только «немного» не его создатель]). Но бывало же у Гоголя так, что изображаемый на изображающего восставал: «Теперь-то я вымещу на тебе, голубчик, все твои малевания и небылицы, возводимые на чертей»,- «засмеялся от радости» черт в повести «Ночь перед рождеством». Он попытался перебороть художника, сельского кузнеца: не рисуй, мол, меня в неприглядном виде, не выставляй напоказ! Он был обижен. Он, так сказать, требовал объективности. Равенства. «Я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: я сам себя знаю, сам»,- грозно скажет и Хлестаков, будто силясь освободиться от бремени чужой, пусть даже и приятельской воли и выйти за рамки очерченного поэтом портрета. А если бы и Онегин пожелал рассказать о себе сам, своими словами? И раз уж говорится о приятельских отношениях, пусть не только Пушкин о нем рассказывает, но и он расскажет о Пушкине!

И соседи-помещики, и Пушкин твердят об Онегине: «Опаснейший чуда к… Чудак печальный и опасный…» «Большой оригинал»,- раздается в ответ. И уже не Пушкин описывает труды и трапезы своего приятеля, чудака, а сам суровый приятель порывается описать труды и трапезы Пушкина, оригинала. В ранней редакции было: «А как странно сочиняет Пушкин. Вообразите себе: перед ним стоит в стакане ром, рублей по сту бутылка, какова при дворе даже нет,- и потом как начнет писать, так перо только: тр…тр…тр… Недавно он такую написал пиэсу: Лекарство от холеры, что просто волосы дыбом становятся. У нас один чиновник с ума сошел, когда прочитал. Того же самого дня приехала за ним кибитка и взяли его в больницу».

* Акакий Акакиевич Башмачкин был не в силах «переменить кое-где глаголы из первого лица в третье», это было слишком уж сложно. Хлестаков смело «переменяет кое-где глаголы» (и местоимения тоже) из третьего лица в первое: там, где у Пушкина «он», «Евгений», появляется «я», «Иван Александрович». Переменяя местоимения и глаголы, он рассказывает, и рассказывает не то об Онегине, не то о себе. В поле зрения Хлестакова - аристократическая атмосфера, всегда Онегина окружавшая, а в конце романа окружающая и Татьяну.
* Сквозь тесный ряд аристократов,
* Военных франтов, дипломатов
* скользит, по словам Пушкина, его муза.
* Тут был посланник, говоривший
* О государственных делах…
* «Скажи мне, князь, не знаешь ты,
* Кто там в малиновом берете
* С послом испанским говорит?»

спрашивает Онегин, скрывая волнение под неизменным холодом интонаций. Может ли Хлестаков остаться вне общества столь изысканного, прямо-таки чарующего? Не может! Он ломится в это общество, карабкается на самую верхушку его; и, соединяя начало пушкинского романа с концом, он создает несусветный монтаж. Он видит себя не только Онегиным развлекающимся, но и Онегиным спящим.

* Проснулся он; ему приносят
* Письмо: князь N покорно просит
* Его на вечер…
* это в конце романа.
* А в начале:
* Бывало, он еще в постеле:
* К нем у записочки несут…

Быт Хлестакова - кривозеркальное отражение быта Онегина. Хлестаков грандиозен. Словно бы поглядев на какой-то изящный рисунок пером, он хватает малярную кисть, макает ее в ведерко и отважно малюет на стенах то, что он подсмотрел на рисунке: натюрморты с арбузом и супом, огромные, по-лубочному упрощенные портреты князей и графов, миловидные лица актрис. Быт повторен точно, но он и до неузнаваемости деформирован, этот изысканный онегинский быт. А любовь? Долго, трудно, мучительно шел Онегин к нахлынувшей на него любви. И наконец Онегин на коленях перед Татьяной: «К ее ногам упал Евгений». Что отвечает Татьяна?




* «Довольно; встаньте. Я должна
* Вам объясниться откровенно»,-
* царственно произносит она.

Хлестаков и в любви не может отстать от Онегина. Но он-то приходит на все готовое. Минуя все ошибки и душевные боренья Онегина, он поспешает прямехонько к заключительной сцене романа. Он «бросается на колени». В ответ ему: «Как, вы на коленях? Ах, встаньте, встаньте! здесь пол совсем нечист». Не молоденькая княгиня произносит сие - почтенная городничиха, которую соблазняет Хлестаков, «коварный искуситель», превзошедший Онегина и в коварстве.

* «Но я другому отдана;
* Я буду век ему верна»,

будто клятву, произносит героиня Пушкина. А из провинции, из глухомани, словно эхо, доносится: «Но позвольте заметить: я в некотором роде… я замужем». Ответ Хлестакова великолепен: «Это ничего. Для любви нет различия…» Что у Онегина на уме, то у Хлестакова на языке. Там, где Онегин омраченно безмолвствует, Хлестаков самозабвенно болтает. И болтовня его с какой-то жуткой откровенностью обнажает мысли Онегина. Его духовную опустошенность. Предположим невероятное: Татьяна согласилась бы на самое страшное для нее, не устояла бы,- что тогда? «Мы удалимся под сень струй»,- обольстительно шепчет г-н Хлестаков. Есть ли у кого-нибудь уверенность в том, что Онегин высказался бы яснее, определеннее?

Скачет, мчится, несется куда бы то ни было Евгений Онегин, а за ним, опережая его, обгоняя, торопится Хлестаков. Куда один, туда и другой: на балы, в театр. Так носятся они по Петербургу, так же летят они и в деревню.

* Два дня ему казались новы
* Уединенные поля,
* Прохлада сумрачной дубровы,
* Журчанье тихого ручья;
* На третий роща, холми поле
* Его не занимали боле.

«Да,- поддакивает Хлестаков,- деревня тоже имеет свои пригорки, ручейки…» А в ранней редакции было еще и: «Игра природы… всё видишь - а недоволен». Онегин разочарован деревней, Хлестакову она и вовсе уж не по нраву. Но тем не менее оба вынуждены ехать туда, где высятся «пригорки» и журчат «ручейки».

Соразмерив своего героя с героем Пушкина, придав Онегину фантастически реального двойника, Гоголь, в сущности, сделал то же, что три-четыре года спустя совершил и Лермонтов: оба они догадались, что «лишнему человеку» нужен двойник, ученик-плагиатор.

Появился «Герой нашего времени» Лермонтова. Появился продолжатель Онегина, Печорин, а за ним, приплясывающей тенью, сияя новыми эполетами поспешал Грушницкий - человек, уже несший на себе печать «хлестаковщины». Но еще раньше двойника «страдающему эгоисту» дал Гоголь. По сцене расхаживал герой-реплика, герой-обвинение, горестно брошенное Онегину. Чем же претил Гоголю герой Пушкина?

Индивидуализмом и эгоизмом, доходящим до какого-то грандиозно потребительского отношения к миру: не пир на весь мир, когда один угощает всех; а мир для пира, и все обязаны ублажать одного.

    ГОГОЛЬ Николай Васильевич [20 марта (1 апреля) 1809, местечко Великие  Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии -- 21 февраля (4 марта) 1852, Москва], русский писатель.

     Литературную известность Гоголю принес сборник "Вечера на хуторе близ Диканьки" (1831-1832), насыщенный украинским этнографическим материалом, романтическими настроениями, лиризмом и юмором. Повести из сборников "Миргород" и "Арабески" (оба-- 1835) открывают реалистический период творчества Гоголя. Тема униженности "маленького человека" наиболее полно воплотилась в повести "Шинель" (1842), с которой связано становление натуральной школы. Гротескное начало "петербургских повестей" ("Нос", "Портрет") получило развитие в комедии "Ревизор" (постановка 1836) как фантасмагория чиновничье-бюрократического мира. В поэме-романе "Мертвые души" (1-й том -- 1842) сатирическое осмеяние помещичьей России соединилось с пафосом духовного преображения человека. Религиозно-публицистическая книга "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847) вызвала критическое письмо В. Г. Белинского. В 1852 Гоголь сжег рукопись второго тома "Мертвых душ". Гоголь оказал решающее влияние на утверждение гуманистических и демократических принципов в русской литературе.    
Будущий классик русской литературы происходил из помещичьей семьи среднего достатка: у Гоголей было около 400 душ крепостных и свыше 1000 десятин земли. Предки писателя со стороны отца были потомственными священниками, однако дед писателя Афанасий Демьянович оставил духовное поприще и поступил на службу в гетманскую канцелярию; именно он прибавил к своей фамилии Яновский другую -- Гоголь, что должно было продемонстрировать происхождение рода от известного в украинской истории 17 века полковника Евстафия (Остапа) Гоголя (факт этот не находит достаточного подтверждения). Отец, Василий Афанасьевич, служил при Малороссийском почтамте. Мать, Марья Ивановна, происходившая из помещичьей семьи Косяровских, слыла первой красавицей на Полтавщине; замуж за Василия Афанасьевича она вышла четырнадцати лет. В семье, помимо Николая, было еще пятеро детей. Детские годы будущий писатель провел в родном имении Васильевке (другое название Яновщина), наведываясь вместе с родителями в окрестные места -- Диканьку, принадлежавшую министру внутренних дел В. П. Кочубею, в Обуховку, где жил писатель В. В. Капнист, но особенно часто в Кибинцы, имение бывшего министра, дальнего родственника Гоголя со стороны матери -- Д. П. Трощинского. С Кибинцами, где была обширная библиотека и домашний театр, связаны ранние художественные переживания будущего писателя. Другим источником сильных впечаилений мальчика служили исторические предания и библейские сюжеты, в частности, рассказываемое матерью пророчество о Страшном суде с напоминанием о неминуемом наказании грешников. С тех пор Гоголь, по выражению исследователя К. В. Мочульского, постоянно жил "под террором загробного воздаяния".

     "Задумываться о будущем я начал рано...". Годы учения. Переезд в Петербург.Вначале Николай учился в Полтавском уездном училище (1818-1819), потом брал частные уроки у полтавского учителя Гавриила Сорочинского, проживая у него на квартире, а в мае 1821 поступил в только что основанную Нежинскую гимназию высших наук. Учился Гоголь довольно средне, зато отличался в гимназическом театре -- как актер и декоратор. К гимназическому периоду относятся первые литературные опыты в стихах и в прозе, преимущественно "в лирическом и сурьезном роде", но также и в комическом духе, например, сатира "Нечто о Нежине, или Дуракам закон не писан" (не сохранилась). Больше всего, однако, Гоголя занимает в это время мысль о государственной службе на поприще юстиции; такое решение возникло не без влияния профессора Н. Г. Белоусова, преподававшего естественное право и уволенного впоследствии из гимназии по обвинению в "вольнодумстве" (во время расследования Гоголь давал показания в его пользу).

     По окончании гимназии Гоголь в декабре 1828 вместе с одним из своих ближайших друзей А. С. Данилевским приезжает в Петербург, где его подстерегает ряд ударов и разочарований: не удается получить желаемого места; поэма "Ганц Кюхельгартен", написанная, очевидно, еще в гимназическую пору и изданная в 1829 (под псевдонимом В. Алов) встречает убийственные отклики рецензентов (Гоголь тотчас же скупает почти весь тираж книги и предает его огню); к этому, возможно, прибавились любовные переживания, о которых он говорил в письме к матери (от 24 июля 1829). Все это заставляет Гоголя внезапно уехать из Петербурга в Германию.

     По возвращении в Россию (в сентябре того же года) Гоголю наконец удается определиться на службу -- вначале в Департамент государственного хозяйства и публичных зданий, а затем в Департамент уделов. Чиновничья деятельность не приносит Гоголю удовлетворения; зато новые его публикации (повесть "Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала", статьи и эссе) обращают на него все большее внимание. Писатель завязывает обширные литературные знакомства, в частности, с В. А. Жуковским, П. А. Плетневым, который у себя дома в мае 1831 (очевидно, 20-го) представил Гоголя А. С. Пушкину.
    
     "Вечера на хуторе близ Диканьки"
     Осенью того же года выходит 1-я часть сборника повестей из украинской жизни "Вечера на хуторе близ Диканьки" (в следующем году появилась 2-я часть), восторженно встреченная Пушкиным: "Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия!...". Вместе с тем "веселость" гоголевской книги обнаруживала различные оттенки -- от беззаботного подтрунивания до мрачного комизма, близкого к черному юмору. При всей полноте и искренности чувств гоголевских персонажей мир, в котором они живут, трагически конфликтен: происходит расторжение природных и родственных связей, в естественный порядок вещей вторгаются таинственные ирреальные силы (фантастическое опирается главным образом на народную демонологию). Уже в "Вечерах..." проявилось необыкновенное искусство Гоголя создавать цельный, законченный и живущий по собственным законам художественный космос.
     После выхода первой прозаической книги Гоголь -- знаменитый писатель. Летом 1832 его с воодушевлением встречают в Москве, где он знакомится с М. П. Погодиным, С. Т. Аксаковым и его семейством, М. С. Щепкиным и другими. Следующая поездка Гоголя в Москву, столь же успешная, состоялась летом 1835. К концу этого года он оставляет поприще педагогики (с лета 1834 занимал должность адъюнкт-профессора всеобщей истории Санкт-Петербургского университета) и целиком посвящает себя литературному труду.
    
     "Миргородский" и "петербургский" циклы. "Ревизор"
     1835 год необычаен по творческой интенсивности и широте гоголевских замыслов. В этот год выходят следующие два сборника прозаических произведений -- "Арабески" и "Миргород" (оба в двух частях); начата работа над поэмой "Мертвые души", закончена в основном комедия "Ревизор", написана первая редакция комедии "Женихи" (будущей "Женитьбы"). Сообщая о новых созданиях писателя, в том числе и о предстоящей в петербургском Александринском театре премьере "Ревизора" (19 апреля 1836), Пушкин отмечал в своем "Современнике": "Г-н Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто случай говорить о нем в нашем журнале". Кстати, и в пушкинском журнале Гоголь активно публиковался, в частности, как критик (статья "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году").
     "Миргород" и "Арабески" обозначили новые художественные миры на карте гоголевской вселенной. Тематически близкий к "Вечерам..." ("малороссийская" жизнь), миргородский цикл, объединивший повести "Старосветские помещики", "Тарас Бульба", "Вий", "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем", обнаруживает резкое изменение ракурса и изобразительного масштаба: вместо сильных и резких характеристик -- пошлость и безликость обывателей; вместо поэтических и глубоких чувств -- вялотекущие, почти рефлекторные движения. Обыкновенность современной жизни оттенялась колоритностью и экстравагантностью прошлого, однако тем разительнее проявлялась в нем, в этом прошлом, глубокая внутренняя конфликтность (например, в "Тарасе Бульбе" -- столкновение индивидуализирующегося любовного чувства с общинными интересами). Мир же "петербургских повестей" из "Арабесок" ("Невский проспект", "Записки сумасшедшего", "Портрет"; к ним примыкают опубликованные позже, соответственно в 1836 и 1842, "Нос" и "Шинель") -- это мир современного города с его острыми социальными и этическими коллизиями, изломами характеров, тревожной и призрачной атмосферой. Наивысшей степени гоголевское обобщение достигает в "Ревизоре", в котором "сборный город" как бы имитировал жизнедеятельность любого более крупного социального объединения, вплоть до государства, Российской империи, или даже человечества в целом. Вместо традиционного активного двигателя интриги -- плута или авантюриста -- в эпицентр коллизии поставлен непроизвольный обманщик (мнимый ревизор Хлестаков), что придало всему происходящему дополнительное, гротескное освещение, усиленное до предела заключительной "немой сценой". Освобожденная от конкретных деталей "наказания порока", передающая прежде всего сам эффект всеобщего потрясения (который подчеркивался символической длительностью момента окаменения), эта сцена открывала возможность самых разных толкований, включая и эсхатологическое -- как напоминание о неминуемом Страшном суде.
    
     Главная книга
     В июне 1836 Гоголь (снова вместе с Данилевским) уезжает за границу, где он провел в общей сложности более 12 лет, если не считать двух приездов в Россию -- в 1839-40 и в 1841-42. Писатель жил в Германии, Швейцарии, Франции, Австрии, Чехии, но дольше всего в Италии, продолжая работу над "Мертвыми душами", сюжет которых (как и "Ревизора") был подсказан ему Пушкиным. Свойственная Гоголю обобщенность масштаба получала теперь пространственное выражение: по мере развития чичиковской аферы (покупка "ревизских душ" умерших людей) русская жизнь должна была раскрыться многообразно -- не только со стороны "низменных рядов ее", но и в более высоких, значительных проявлениях. Одновременно раскрывалась и вся глубина ключевого мотива поэмы: понятие "мертвая душа" и вытекавшая отсюда антитеза "живой" -- "мертвый" из сферы конкретного словоупотребления (умерший крестьянин, "ревизская душа") передвигались в сферу переносной и символической семантики. Возникала проблема омертвления и оживления человеческой души, и в связи с этим -- общества в целом, русского мира прежде всего, но через него и всего современного человечества. Со сложностью замысла связана жанровая специфика "Мертвых душ" (обозначение "поэма" указывало на символический смысл произведения, особую роль повествователя и позитивного авторского идеала).
    
     Второй том "Мертвых душ". "Выбранные места из переписки с друзьями"
     После выхода первого тома (1842) работа над вторым томом (начатым еще в 1840) протекала особенно напряженно и мучительно. Летом 1845 в тяжелом душевном состоянии Гоголь сжигает рукопись этого тома, объясняя позднее свое решение именно тем, что "пути и дороги" к идеалу, возрождению человеческого духа не получили достаточно правдивого и убедительного выражения. Как бы компенсируя давно обещанный второй том и предвосхищая общее движение смысла поэмы, Гоголь в "Выбранных местах из переписки с друзьями" (1847) обратился к более прямому, публицистическому разъяснению своих идей. С особенной силой была подчеркнута в этой книге необходимость внутреннего христианского воспитания и перевоспитания всех и каждого, без чего невозможны никакие общественные улучшения. Одновременно Гоголь работает и над трудами теологического характера, самый значительный из которых -- "Размышления о Божественной литургии" (опубликован посмертно в 1857).
     В апреле 1848, после паломничества в Святую землю к гробу Господню, Гоголь окончательно возвращается на родину. Многие месяцы 1848 и 1850-51 он проводит в Одессе и Малороссии, осенью 1848 наведывается в Петербург, в 1850 и 1851 посещает Оптину пустынь, но большую часть времени живет в Москве.
     К началу 1852 была заново создана редакция второго тома, главы из которой Гоголь читал ближайшим друзьям -- А. О. Смирновой-Россет, С. П. Шевыреву, М. П. Погодину, С. Т. Аксакову и членам его семьи и другим. Неодобрительно отнесся к произведению ржевский протоиерей отец Матвей (Константиновский), чья проповедь ригоризма и неустанного нравственного самоусовершенствования во многом определяла умонастроение Гоголя в последний период его жизни.
     В ночь с 11 на 12 февраля в доме на Никитском бульваре, где Гоголь жил у графа А. П. Толстого, в состоянии глубокого душевного кризиса писатель сжигает новую редакцию второго тома. Через несколько дней, утром 21 февраля он умирает.
     Похороны писателя состоялись при огромном стечении народа на кладбище Свято-Данилова монастыря (в 1931 останки Гоголя были перезахоронены на Новодевичьем кладбище).
    
     "Четырехмерная проза"
     В исторической перспективе гоголевское творчество раскрывалось постепенно, обнажая с ходом времени все более глубокие свои уровни. Для непосредственных его продолжателей, представителей так называемый натуральной школы, первостепенное значение имели социальные мотивы, снятие всяческих запретов на тему и материал, бытовая конкретность, а также гуманистический пафос в обрисовке "маленького человека". На рубеже 19 и 20 столетий с особенной силой раскрылась христианская философско-нравственная проблематика гоголевских произведений, впоследствии восприятие творчества Гоголя дополнилось еще ощущением особой сложности и иррациональности его художественного мира и провидческой смелостью и нетрадиционностью его изобразительной манеры. "Проза Гоголя по меньшей мере четырехмерна. Его можно сравнить с его современником математиком Лобачевским, который взорвал Евклидов мир..." (В. Набоков). Все это обусловило огромную и все возрастающую роль Гоголя в современной мировой культуре.