Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной...
Нет, ничто не забыто.
Нет, никто не забыт,
Даже тот.
Кто в безвестной могиле лежит.
Ю. Друнина.
Здравствуйте, дорогие девочки, мои ровесницы, чья юность опалена войной, те, кому выпало нелегкое военное время. Обращаюсь к вам, как к живым, ибо верю в бессмертие души, а еще больше — в человеческую память. Пока мы помним — вы живы! Я чувствую, что между вами и мною существует связь — тоненькая ниточка, которая переплетает наши судьбы, заставляет по-новому посмотреть на действительность, дать оценку многим поступкам, совершенным мною.
Как мне хочется побывать с вами там, на передовой, в мае тысяча девятьсот сорок второго года на разъезде коменданта Бескова Федота Евграфыча! Встретиться с вами, поближе узнать и понять вас, проверить себя. Пойти с вами в разведку и пройти путь от жизни к смерти и от смерти к бессмертию в необыкновенном мае той военной весны. Говорят, он был великолепен в буйном цветении деревьев, в изумрудной зелени молодых листочков, “а дни стояли теплые, безветренные, и все ваше первое отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на казенном брезенте в чем мать родила”.
Рита, Риточка Муштакова. Я, как и ты когда-то, на пороге выпускного школьного бала. Мне, как и тебе тогда, предстоит выбрать дорогу в жизни. Ты о многом мечтала, тихая, скромная девочка, ученица девятого “Б” класса. Наверное, и жизнь твоя должна была быть тихой, размеренной, как мечталось. Но в твоей жизни, сверстница, все оказалось стремительно: встреча с лейтенантом Осяниным, первый поцелуй, первое прикосновение, от которого “мурашки по телу”. Любовь... Любовь большая, на всю жизнь, о которой мечтает каждая из нас. Ты спешила, ни как ты могла знать, что тебе так мало судьбой отмерено. В этот короткий жизненный миг ты смогла вместить столько, что иному и на всю долгую жизнь хватило бы. Ты любила, Рита, и была любима, ты очень любила мужа, не могла представить с собой другого мужчину! “Один был мужчина — тот, что вел в штыковую поредевшую заставу на втором рассвете войны”.
Риточка, ты родила ему сына, на второй день войны стала вдовой, пошла на фронт и отдала жизнь за Родину! Ты пошла мстить за мирную жизнь, за любовь, за мужа! Ты научилась ненавидеть тихо и беспощадно, а жить ты уже не жила, потому что невозможно жить затянутой ремнем “на самую последнюю дырочку”. Жить с ненавистью нельзя, умереть — можно.
Строгая, сдержанная, целеустремленная, правильная. Именно к тебе прислали Женьку, Женьку-русалку, с прозрачной кожей, фигурой, с которой можно “скульптуру лепить”, рыжую Камелькову, которая, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной, веселой, озорной.
Риточка, ты очень быстро сошлась с Женькой, хотя вы очень разные. Одно у вас общее — к войне “личный счет имеется”.
Женя, я восхищаюсь твоей красотой, женственностью, умением быть мужественной. Интересно, а что переживала ты тогда, Женя, когда немцев в обход вокруг Легонтова озера направила? Тобой невозможно было не любоваться и не любить тебя в ту минуту, когда ты, зло рванув через голову гимнастерку, бросила ее на землю, вскочила не таясь на каменистый, залитый солнцем берег. Как хороша ты была: “Высокая, белотелая, гибкая — в десяти метрах от автоматов”. Как будто для тебя нет и не существует смерти. И потом, уводя немцев от Риты Осяниной, ты верила в себя, ни на мгновение не сомневаясь, что все окончится благополучно. “Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет...” Женька, ты же могла затаиться, переждать, сохранить жизнь, но ты, раненая, стреляла, и немцы добили тебя в упор, а потом любовались тобой: ты и в смерти была прекрасна.
Я понимаю, Женя, почему ты не затаилась, ты мстила за Соню Гурвич, за Лизу Бричкину, за Галю Четвертак.
Соня, ты попала на фронт случайно: переводчиков хватало, а зенитчиц — нет. Умная девушка из Минска, из хорошей, дружной семьи врача. В университете же ты, Соня, носила платья, перешитые из платьев сестер, “длинные и тяжелые, как кольчуги”, а в армии — сапоги на два номер больше (получила случайно, по неопытности). Чужие вещи, да и жизнь ты, Сонечка, прожила не свою: чужую и случайную. Уходя добровольцем на фронт, твой мальчик подарил тебе томик стихов Блока. И ты в засаде “нараспев, точно молитву” читала:
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Как очевидна связь поколений: Блок — ты — я, нас не могла не волновать судьба России.
Маленький романтик, Галя, жизнь оказалась намного жестче, чем ты о ней представляла. Ты и на войну просилась, потому что мечтала о подвиге. Реальный же мир требовал не героических порывов, а неукоснительного исполнения военного устава. И ты растерялась. И плакала по ночам. Я не имею права осуждать тебя, Галя, за то, что ты не могла преодолеть в себе страха. Как бы я повела себя на твоем месте? Все время спрашиваю себя об этом. Не знаю.
Лиза, Лизавета Бричкина, ты, казалось, лучше всех была готова к военным трудностям. Хорошо знала лес (выросла в нем), была крепкого телосложения. Теплым от тебя тянуло, “как от русской родимой печки”, а главное качество твое, Лиза, что ты обладала великим женским искусством — умением ждать. И ты все девятнадцать лет прожила “в ожидании завтрашнего дня”. Это чувство близко и понятно мне. Я тоже, как и ты, живу в ожидании чего-то необыкновенного и прекрасного: любви, утверждения себя как личности, счастья.
Девочки, я расстаюсь с вами, но не прощаюсь. Еще не раз я мысленно приду к вам сверять свои дела, мысли, поступки. И почему так складывается жизнь, что “покой нам только снится”? Я не говорю о покое болота, но покой для созидания, творчества, счастья тоже должен быть.
Вы ушли в бессмертие, чтобы последующие поколения могли жить и творить. Так хочется в это верить!
