Повесть эта в еще большей степени, чем рассказы писателя, двупланова. Первый план составляет рассказ о том, как брат и сестра, Митраша и Настя, пошли за клюквой, о беде, случившейся с детьми, из которой они вышли с помощью собаки Травки, о победе над старым злым волком Серым Помещиком. В финале произведения сообщается, что всю собранную клюкву Настя с Митрашей подарили эвакуированным из Ленинграда детям. Как и в других произведениях Пришвина, в «Кладовой солнца» передана поэзия леса, сообщены интересные наблюдения художника за повадками зверей (сорок, зайца, лисы, лося); есть в ней и рассказ о том, как образуется торф и какие возможности он в себе таит.
Внешняя канва сюжета не исчерпывает философских идей Пришвина, переданных в предельно обобщенной форме сказки, составляющей второй план произведения. Обращение писателя в 40-е годы к жанру сказки было не случайно. Победа советского народа над фашизмом укрепила убежденность художника в том, что самые смелые сказочные идеи осуществимы. И писатель стремится создать «современную правдивую сказку», главной идеей которой, по емкому определению В. Д. Пришвиной, становится «победа высокого человеческого начала в жестокой природе»1. Форма сказки с ее предельным обобщением, выходом в общечеловеческие законы морали помогает писателю расширить художественное время своего повествования, включив в него и прошлое и будущее.
«Кладовая солнца» — это не только образное определение торфа, аккумулировавшего в себе тепло солнца и ждущего вмешательства человека, чтобы отдать ему на пользу солнечную энергию. «Кладовая солнца» — это в первую очередь символ человеческой деятельности прошлых поколений на пользу поколений будущих, деятельности, материализованной в повести в образах проложенной через болото неизвестными людьми тропы и Травки2. Люди, по мысли художника, вкладывали себя в природу и тем самым утверждали человечность.
В этот единый исторический поток вливаются юные герои повести Митраша и Настя, наделенные качествами исследователей и открывателей жизни. «Их носики,— пишет Пришвин,— можно было видеть и на колхозных полях, лугах, на скотном дворе, на собраниях, в противотанковых рвах».
Перед детьми открывается нелегкий путь к человечности. На нем очень важно найти свою дорожку, тропинку и в то же бремя не сбиться с пути. Вот почему писатель не только не осуждает, как это кажется некоторым исследователям, но даже восхищается ‘характерами своих героев, не пожелавших избрать чужой путь, выбравших свои дорожки. Характерно, что «в споре своем, по какой тропке идти, дети одного не знали, что большая тропа и малая, огибая Слепую елань, обе сходились на Сухой речке, больше уже не расходясь, в конце концов выводили на большую переславскую дорогу», а там вели к счастливой палестинке— цели похода героев повести.
Несчастья Насти и Митраши вызваны не тем, что каждый из них пошел своей дорогой, а тем, что Митраша, игда более легкий путь, пренебрег человеческой тропой и попал в Слепую елань. В свою очередь, Настя, увлеченная сбором клюквы, дала волю нечеловеческому чувству жадности (великолепна сцена, когда лось не признал в грязной ползающей дейбч’ке человека и принял ее за животное и забыла о брате. Мягкими красками, но вполне определенно показывает писатель, какими тяжелыми физическими и нравственными страданиями расплачиваются дети за свою ошибку: еще бы немного, и символ зла — волк Серый Помещик, ненавидящий людей, мог бы торжествовать победу. Но человеческие добрые качества были прочно заложены в детях. Вовремя опомнилась «золотая уточка» Настя и нашла брата; мобилизовал свою находчивость Митраша и спасся с помощью Травки, наделенной опытом служения людям, опытом, который веками воспитывал человек в ее собачьих предках.
Так смыкается настоящее (жизнь Митраши и Насти) с прошлым, сделанным для них неведомыми людьми, и уходит в будущее, где детям предстоит еще большая жизнь, первым шагом которой была победа над собой, над Серым Помещиком и щедрый дар ленинградским детям. Так приводит Пришвин своих героев и читателей к мысли, что «большая человеческая правда… есть правда вековечной суровой борьбы людей за любовь». Среди многочисленных толкований этого слова есть у Пришвина и такое, наиболее близкое к идее «Кладовой солнца»: «Большая вода выходит из своих берегов и далеко разливается. Но и малый ручей спешит к большой воде и достигает даже и океана.
* Только стоячая вода остается для себя стоять, тухнет…
* Так и любовь у людей: большая обнимает весь мир, от нее всем хорошо. И есть любовь простая, семейная, ручейками бежит в ту же прекрасную сторону.
* И есть любовь только для себя, и в ней человек тоже как стоячая вода».
Пройдет несколько лет, и художник повторит эту мысль, еще более заострив ее, в своем последнем произведении — в «Корабельной чаще»: «Сил своих на добро не жалеть, не считать», «жить хорошо и трудиться, а не гоняться в одиночку за счастьем». Слова эти стали этическим завещанием писателя потомкам. Лирический герой Пришвина всегда умнее, наблюдательнее своих читателей. Он делится с детьми опытом, передает им свою мудрость. Другое дело, что мудрость эта проникнута не житейской мелкой моралью, а ощущением сопричастности с большим миром, открывающимся проницательному взгляду художника.
В этом мире царит культ Человека — творца и преобразователя жизни. «По Вашим книгам, Михаил Михайлович,— писал М. Горький в статье о Пришвине,— очень хорошо видишь, что Вы человеку — друг… Ваше чувство дружбы к человеку так логически просто исходит из Вашей любви к земле, из «геофилии» Вашей, из «геооптимизма»… Ваш человек очень земной и в хорошем ладу с землею».
Художественный мир Пришвина так же невозможен без поэзии, как невозможен он без юмора. Добрая улыбка над человеком, над животным создает атмосферу радости, смягчает драматизм жизни, укрепляет уверенность в могуществе человечества.
М. М. Пришвин — выдающийся знаток языка, художник слова, «охотник за словом». В уже упоминавшейся статье М. Горького о Пришвине есть и такое признание: «Вы привлекли меня к себе целомудренным и чистейшим русским языком Ваших книг и совершенным умением придавать гибкими сочетаниями простых слов почти физическую ощутимость всему, что Вы изображаете». Речь Пришвина — это сплав народной лексики («путик», «падун», «Берендеи», «кощеева цепь», «осударева дорога», «охота за счастьем» и т. д.) с языковой культурой революционной интеллигенции России конца XIX — начала XX века. И вместе с тем столь прихотливое сочетание стилевых и ритмических пластов никогда не лишало индивидуальности произведений художника. Книги Пришвина, в которых слышится его неторопливая, чуть насмешливая речь, пронизанная поэзией жизни, правды и человечности, наполненная символически-философскими обобщениями,— явление в русской литературе неповторимое, рождающее в душе читателя «источник радости» — качество, необходимое творцу.
