Огненный ангел

Рупрехт встретил Ренату весной 1534 г., возвращаясь после десяти лет службы ландскнехтом в Европе и Новом Свете. Он не успел засветло добраться до Кёльна, где когда-то учился в университете и неподалёку от которого была его родная деревня Лозгейм, и заночевал в одиноко стоявшем среди леса старом доме. Ночью его разбудили женские крики за стеной, и он, ворвавшись в соседнюю комнату, обнаружил женщину, бившуюся в страшных корчах. Отогнав молитвой и крестом дьявола, Рупрехт выслушал пришедшую в себя даму, которая поведала ему о происшествии, ставшем для неё роковым. Когда ей было восемь лет, стал ей являться ангел, весь как бы огненный. Он называл себя Мадиэлем, был весел и добр. Позднее он возвестил ей, что она будет святой, и заклинал вести строгую жизнь, презирать плотское. В те дни открылся у Ренаты дар чудотворения и в округе слыла она угодной Господу. Но, достигнув возраста любви, девушка захотела сочетаться с Мадиэлем телесно, однако ангел превратился в огненный столп и исчез, а на её отчаянные мольбы пообещал предстать перед ней в образе человека.

Вскоре Рената действительно встретила графа Генриха фон Оттергейма, походившего белизной одежд, голубыми глазами и золотистыми кудрями на ангела.

Два года были они несказанно счастливы, но потом граф оставил Ренату один на один с демонами. Правда, добрые духи-покровители ободрили её сообщением, что скоро повстречает она Рупрехта, который и защитит её.

Рассказав все это, женщина повела себя так, будто Рупрехт принял обет служить ей, и они отправились искать Генриха, завернув к знаменитой ворожее, которая только и молвила: «Куда едете, туда и езжайте». Однако тут же в ужасе закричала: «И течёт кровь и пахнет!» Это, впрочем, не отвратило их продолжать путь.

Ночью Рената, боясь демонов, оставляла Рупрехта при себе, но не позволяла никаких вольностей и без конца говорила с ним о Генрихе.

По прибытии в Кёльн она безрезультатно обегала город в поисках графа, и Рупрехт стал свидетелем нового приступа одержимости, сменившегося глубокой меланхолией. Все же настал день, когда Рената оживилась и потребовала подтвердить любовь к ней, отправившись на шабаш, чтобы там узнать что-то о Генрихе. Натершись зеленоватой мазью, которую она дала ему, Рупрехт перенёсся куда-то далеко, где голые ведьмы представили его «мастеру Леонарду», заставившему его отречься от Господа и поцеловать свой чёрный смердящий зад, но лишь повторившему слова ворожеи: куда едете, туда и поезжайте.

По возвращении к Ренате ему ничего не оставалось, как обратиться к изучению чёрной магии, чтобы стать повелителем тех, к кому он являлся просителем. Рената помогала в изучении творений Альберта Великого, Рогерия Бакона, Шпренгера и Инститориса и произведшего особенно сильное на него впечатление Агриппы Ноттесгеймского.

Увы, попытка вызвать духов, несмотря на тщательные приготовления и скрупулёзность в следовании советам чернокнижников, чуть не закончилась гибелью начинающих магов. Было что-то, что следовало знать, видимо, непосредственно от учителей, и Рупрехт отправился в Бонн к доктору Агриппе Ноттесгеймскому. Но великий открестился от своих писаний и посоветовал от гаданий перейти к истинному источнику познания. Между тем Рената встретилась с Генрихом и тот сказал, что не хочет больше видеть её, что их любовь мерзость и грех. Граф состоял членом тайного общества, стремившегося скрепить христиан сильнее, чем церковь, и надеялся возглавить его, но Рената заставила нарушить обет безбрачия. Рассказав все это Рупрехту, она пообещала стать его женой, если тот убьёт Генриха, выдававшего себя за другого, высшего. В ту же ночь совершилось первое их соединение с Рупрехтом, а на другой день бывший ландскнехт нашёл повод вызвать графа на поединок. Однако Рената потребовала, чтобы он не смел проливать кровь Генриха, и рыцарь, принуждённый только защищаться, был тяжело ранен и долго блуждал между жизнью и смертью. Именно в это время женщина вдруг сказала, что любит его, и любит давно, только его, и никого больше. Весь декабрь прожили они, как новобрачные, но вскоре Ренате явился Мадиэль, сказавший, что тяжки её прегрешения и что надо каяться. Рената предалась молитве и посту.

Настал день, и Рупрехт нашёл комнату Ренаты пустой, пережив то, что пережила когда-то она, отыскивая на улицах Кёльна своего Генриха. Доктор Фауст, испытатель элементов, и сопровождавший его монах по прозвищу Мефистофелес пригласили к совместному путешествию. На пути в Трир во время гостевания в замке графа фон Валлена Рупрехт принял предложение хозяина стать его секретарём и сопровождать в монастырь святого Улафа, где проявилась новая ересь и куда он отправляется в составе миссии архиепископа трирского Иоанна.

В свите его преосвященства оказался доминиканец брат Фома, инквизитор его святейшества, известный упорством в преследовании ведьм. Он был настроен решительно в отношении источника смуты в монастыре — сестры Марии, которую одни считали святой, другие — одержимой бесами. Когда в зал заседания суда ввели несчастную монахиню, Рупрехт, призванный вести протокол, узнал Ренату. Она призналась в колдовстве, в сожительстве с дьяволом, участии в чёрной мессе, шабашах и других преступлениях против веры и сограждан, но отказалась назвать сообщниц. Брат Фома настоял на применении пыток, а потом и на смертном приговоре. В ночь перед костром Рупрехт при содействии графа проник в подземелье, где содержали приговорённую, но та отказалась бежать, твердя, что жаждет мученической кончины, что Мадиэль, огненный ангел, простит её, великую грешницу. Когда же Рупрехт попытался унести её, Рената закричала, стала отчаянно отбиваться, но вдруг затихла и прошептала: «Рупрехт! Как хорошо, что ты со мной!» — и умерла.

После всех этих потрясших его событий Рупрехт отправился в родной Аозгейм, но только издали посмотрел на отца и мать, уже сгорбленных стариков, гревшихся на солнце перед домом. Завернул он и к доктору Агриппе, но застал его при последнем издыхании. Эта кончина вновь смутила его душу. Огромный чёрный пёс, с которого учитель слабеющей рукой снял ошейник с магическими письменами, после слов: «Поди прочь, проклятый! От тебя все мои несчастья!» — поджав хвост и наклонив голову выбежал из дому, с разбегу кинулся в воды реки и больше не появлялся на поверхности. В тот же миг учитель испустил последний вздох и покинул этот мир. Ничего не осталось уже, что помешало бы Рупрехту ринуться на поиски счастья за океан, в Новую Испанию.

Вариант 2:

Весной 1534 г. ландскнехт Рупрехт после 10 лет службы возвращался в Кёльн. По пути он остановился на ночлег в одиноком доме, стоящем в лесной чаще. Ночью он проснулся от женских криков и обнаружил в соседней комнате женщину, бившуюся в судорогах. Придя в себя, дама, которую звали Рената, поведала ему свою историю.

Когда ей было восемь лет, к ней стал являться огненный ангел. Он сообщил ей, что она будет святой, и заклинал вести строгий образ жизни. Повзрослев, девушка захотела соединиться с ангелом телесно, однако он отказал ей и исчез.

Вскоре Рената встретила графа Генриха фон Оттергейма, в котором, как ей казалось, воплотился ее ангел.

Два года были они счастливы, но потом граф покинул свою одержимую демонами возлюбленную. Теперь Рената пыталась найти Генриха. Выслушав рассказ Ренаты, влюбившийся в нее Рупрехт согласился помочь ей в поисках графа. Вместе они отправились в Кёльн. Здесь женщина втянула своего поклонника в изучение черной магии в надежде, что Рупрехт сможет победить демонов, во власти которых она находилась.

По ее настоянию Рупрехт летал на шабаш. После неудачной попытки вызвать дьявола он отправился в Бонн, чтобы спросить совета у оккультиста Агриппы. Между тем Рената, наконец, отыскала Генриха, но тот сказал, что не хочет даже видеть бывшую возлюбленную, и что их любовь - грех.

Тогда Рената пообещала Рупрехту выйти за него замуж, если он убьет графа. Бывший ландскнехт нашёл повод вызвать Генриха на поединок, и был тяжело ранен. Долгое время он балансировал между жизнью и смертью. Тогда же Рената призналась ему, что любит его. Целый месяц они прожили как новобрачные, но вскоре Ренате явился огненный ангел и объявил, что грехи ее тяжелы и необходимо каяться.

Женщина покинула Рупрехта, и он отправился на ее поиски. В пути он встретил доктора Фауста и Мефистофеля, которые пригласили его к совместному путешествию. Через некоторое время Рупрехт в составе свиты архиепископа оказался в монастыре святого Улафа, где проявилась ересь. Источником смуты была одержимая монахиня Мария.

В несчастной Марии Рупрехт узнал Ренату. Под нажимом инквизиторов она призналась в колдовстве и была приговорена к сожжению на костре. Рупрехту удалось проникнуть к ней в темницу. Женщина отказалась бежать с ним, сказав, что хочет принять мученическую смерть, и умерла на руках у своего возлюбленного.

Вернувшись домой Рупрехт обнаружил, что его родители превратились в немощных стариков. Тогда он отправился навестить учителя Агриппу, но тот умер у него на глазах. Рупрехт ринулся на поиски счастья за океан, в Новую Испанию.

    БРЮСОВ Валерий Яковлевич (1873 - 1924), поэт, прозаик, теоретик литературоведения, переводчик.
    Родился 1 декабря (13 н.с.) в Москве в зажиточной купеческой семье. Отец будущего поэта воспитывал сына в духе передовых идей шестидесятничества. Брюсов вспоминал: "Над столом отца висели портреты Чернышевского и Писарева. Я был воспитан... в принципах материализма и атеизма". Особо чтимым поэтом в семье был Н.Некрасов.
    Учился в московской частной гимназии Ф.Креймана, затем перешел в гимназию известного педагога Л.Поливанова, оказавшего заметное влияние на будущего поэта. Уже в тринадцать лет Брюсов решает стать писателем. Круг интересов гимназиста Брюсова - это литература, история, философия, астрономия. Поступив в 1892 в Московский университет на историческое отделение историко-филологического факультета, он углубленно изучает историю, философию, литературу, искусство, языки (древние и современные).
    В конце 1892 молодой Брюсов знакомится с поэзией французского символизма - Верлена, Рэмбо, Маларме, - оказавшей большое влияние на его дальнейшее творчество. В 1894 - 95 он составляет небольшие сборники "Русские символисты", большая часть которых была написана самим Брюсовым. Некоторые из этих стихов говорили о таланте автора.
    В 1895 издает книгу "Шедевры", в 1897 - книгу "Это - я" о мире субъективно-декадентских переживаний, провозглашавшие эгоцентризм. В 1899, окончив университет, полностью отдается литературной деятельности. В течение двух лет работал секретарем редакции журнала "Русский архив". После организации издательства "Скорпион", которое стало выпускать "новую литературу" (произведения модернистов), Брюсов принимает активное участие в организации альманахов и журнала "Весы" (1904 - 09), лучшего журнала русского символизма.
    В 1900 вышла книга "Третья стража", после которой Брюсов получил признание как большой поэт. В 1903 публикует книгу "Граду и миру", в 1906 - "Венок", свои лучшие поэтические книги.
    В последующие годы поэзия Брюсова становится более камерной, появляются новые черты его лирики: интимность, задушевность, простота в выражении мыслей и чувств (сборник "Все напевы", 1909; книга "Зеркало теней", 1912).
    В годы первой мировой войны Брюсов находится на фронте в качестве корреспондента одной из петербургских газет, пишет патриотические стихи, но скоро возвращается с фронта, поняв всю бессмысленность этой войны для России.
    Октябрьскую революцию Брюсов принял и поставил ей на служение свой талант организатора новой культуры. Его деятельность в этом направлении была энергичной и разноплановой. Поэтическое творчество тоже было очень напряженным и продуктивным: в начале 20-х годов им было выпущено пять книг новых стихов, среди которых лучшая - "В такие дни" (1921). Известен как выдающийся переводчик, особое место занимают переводы армянской поэзии и стихотворений Верхарна. Брюсов много сделал в изучении русского языка, внес заметный вклад в исследование творчества Пушкина, Фета, Гоголя, Блока и др. В советское время в Московском университете читал курсы лекций по античной и новейшей русской литературе, по теории стиха и латинскому языку, по истории математики, вел семинары по истории Древнего Востока и др. М.Горький назвал Брюсова "самым культурным писателем на Руси". 9 октября 1924, не дожив до 51 года, Брюсов умер в Москве.
     "ИЗ СУМРАКА ВЫШЕДШИ К СВЕТУ..."
     (О творческом пути Брюсова-поэта)
     В искусстве важен искус строгий.
     Прерви души мертвящий плен
     И выйди пламенной дорогой
     К потоку вечных перемен.
     В. Брюсов
     Литературная деятельность Валерия Брюсова поражает своей многогранностью. Он известен как автор повестей и романов, драматург, переводчик, теоретик искусства, историк литературы и литературный критик, исследователь стиха, журналист, редактор, педагог, организатор литературной
    жизни... Но в сознании современников и последующих поколений он был и остался прежде всего поэтом. И действительно, самое важное и значительное в
    обширном литературном наследии Брюсова - это его поэтическое творчество.
     Читая стихи Брюсова, нельзя не обратить внимания на упорно повторяющийся из сборника в сборник, из года в год мотив - образ пути, путника, скитаний по бездорожью или неустанного движения вперед, трудного восхождения.
     Уже в стихах раннего периода, в 90-х годах, постоянно встречаются такого рода признания и автохарактеристики:
     Мы путники ночи беззвездной,
     Искатели смутного рая. (1895)
     Или такие призывы:
     Подымайте, братья, посохи,
     Дальше, дальше, как и шли! (1899)
     А вот строки 900-х годов:
     Все каменней ступени,
     Все круче, круче всход. (1902)
     И в 1910-х годах, накануне больших исторических событий, опять:
     Не знаю, но иду; мечу свой факел ввысь;
     Ступени бью ногой; мой дух всхожденьем хмелен. (1914)
     И наконец, после Октября вновь:
     Одно лишь знаю: дальше к свету я
     Пойду, громам нежданным рад,
     Ловя все миги и не сетуя,
     Отцветший час бросать назад. (1921)
     Число таких цитат можно увеличить во много раз.
     Путь этот, о котором постоянно говорит поэт, был непростым и нелегким, он изобиловал многочисленными изгибами и поворотами, подъемами и срывами.
    Откуда же и куда он вел?
     Валерий Яковлевич Брюсов родился в 1873 году в Москве в купеческой семье, которая имела свои истоки в крепостном крестьянстве, а среднее
    поколение ее было уже затронуто влиянием передовых демократических и научно-материалистических идей 60-х годов. Но 60-е годы были уже в прошлом.
    Отрочество Брюсова приходится на сумрачные 80-е годы, а юность - на начало 90-х. Сам поэт впоследствии так характеризовал эпоху, когда начиналась его
    сознательная жизнь и формировались его взгляды:
     Я вырастал в глухое время, Когда весь мир был глух и тих. И людям жить казалось в бремя, А слуху был не нужен стих.
     Это было время тяжелой политической реакции, вырождения и измельчания традиций освободительного движения, разочарования в них, исчезновения
    интереса к социальным вопросам у значительной части интеллигенции, распространения теории "малых дел", роста обывательских настроений. Конечно,
    в недрах общества уже пробуждались и формировались новые социальные силы, готовился переход к новому, пролетарскому этапу революционного движения,
    однако молодой Брюсов, подобно большинству людей своей среды, был далек от тех общественных слоев, еще не видел этих процессов.
     Обратим внимание на то, что в цитированных строках поэта говорится не только о политическом, но и о литературном безвременье. Если обратиться к
    поэзии тех лет, то мы увидим, что она действительно переживала явный упадок, идейное оскудение. В стихах подавляющего большинства поэтов преобладали
    мелкотемье, банальность, тусклое эпигонство, вялая, невыразительная форма, способная только дискредитировать любое общественное содержание.
     В такой общественной и литературной обстановке начиналась поэтическая деятельность Брюсова.
     Его ранние стихи были во многом порождены этим временем. На них наложила печать душная атмосфера тогдашней буржуазно-интеллигентской среды,
    лишенной настоящих гражданских идеалов и интересов, больших идей и устремлений. Отсюда крайний индивидуализм и эгоцентризм, нашедший отражение
    в этих стихах, аполитичность, демонстративное игнорирование социальной тематики.
     "Я чужд тревогам вселенной", - откровенно заявлял поэт. А в другом стихотворении признавался: "Я не знаю других обязательств, / Кроме
    девственной веры в себя".
     Вместе с тем молодому Брюсову было свойственно стремление как-то оттолкнуться от окружающей его среды с ее тусклым бытом, с ее трафаретной
    моралью, с ее шаблонным искусством, лишенным яркости и смелости. Начинающий поэт хотел найти какие-то новые пути, чувствовал потребность сказать
    какое-то новое слово. Первые шаги в этом направлении подсказала ему
    тогдашняя зарубежная литература.
     В то время на Западе, и прежде всего во Франции, складывалось и развивалось новое течение в области поэзии, получившее известность под
    именем символизма или декадентства (от французского слова decadent - упадочный), поскольку его представители выражали преимущественно минорные
    настроения усталой души, утомленной от столкновения с грубой, прозаической действительностью. Стихи этих поэтов (П. Верлена, С. Малларме и других)
    произвели сильное впечатление на молодого Брюсова новизной, необычностью художественных средств, умением тонко передать разные оттенки сложных и
    противоречивых переживаний современного человека.
     Увлеченный такими примерами, Брюсов задумывает стать вождем и организатором "новой поэзии" в России. В 1894 - 1895 годах он выпускает три
    небольших сборника под названием "Русские символисты", наполняя их преимущественно своими стихами и под своим именем и под разными
    псевдонимами. За этими сборничками, которые должны были продемонстрировать появление новой поэтической школы и в России, вскоре последовали
    персональные сборники молодого поэта с претенциозными иноязычными названиями: "Chefs d'oeuvre" ("Шедевры", 1895) и "Me eum esse" ("Это - я",
    1897).
     Чем же характеризовался этот ранний период брюсовского творчества? Наиболее отчетливо свою поэтическую платформу, свою тогдашнюю эстетическую
    позицию Брюсов формулирует в известном стихотворении "Юному поэту", содержащем три призыва: "никому не сочувствуй", "не живи настоящим",
    "поклоняйся искусству, только ему, безраздумно, бесцельно". Строфы этого произведения приобрели значение манифеста декадентской поэзии с ее
    ультраиндивидуализмом, оторванностью от общественной жизни, с ее откровенным аморализмом и отказом от гуманистических принципов, с ее культом
    самодовлеющего искусства.
     Уходя от неприглядной действительности, поэт погружается то в мир неясных видений и бесплодных фантазий, то в душную сферу каких-то изломанных
    и болезненных переживаний, то в географическую и историческую экзотику. В его стихах на каждом шагу встречаются необычные, причудливые образы. Так, стихотворение о Москве начинается строкой: "Дремлет Москва, словно самка спящего страуса", а стихотворение о любви словами: "Моя любовь - палящий
    полдень Явы". Позже автор будет вспоминать эти свои опыты:
     Я помню: в ранней тишине Я славил жгучий полдень Явы, Сон пышных лилий
    на волне, Стволы, к которым льнут удавы, Глазам неведомые травы, Нам
    неизвестные цветы...
     М. Горький еще в 1900 году имел основание сказать о Брюсове, что он "является перед читателем в одеждах странных и эксцентрических, с
    настроениями неуловимыми".
     Конечно, далеко не всё из декадентского реквизита первых брюсовских сборников следует воспринимать всерьез и считать выражением подлинных
    переживаний поэта. Здесь было много от стремления бросить вызов привычным эстетическим нормам, заставить обратить на себя внимание, эпатируя публику
    из "приличного" общества, привыкшую к чинной, шаблонной и в подавляющей своей части совершенно тусклой поэзии тех лет. Отсюда и пресловутое
    однострочное стихотворение "О, закрой свои бледные ноги", и "месяц обнаженный" (из стихотворения "Творчество"), который всходит "при лазоревой
    луне", и другие экстравагантные образы и мотивы.
     Сам Брюсов признавался, что в своих стихах он подчас демонстрировал "намеренное затемнение смысла", "мальчишескую развязность", "щегольство
    редкими словами" и т. п. на манер некоторых западных поэтов. А в своем дневнике 1896 года он обещал, что его очередная книга "будет гигантской
    насмешкой над человеческим родом".
     Неудивительно, что его тогдашние выступления вызывали недоумение читателей, возмущение рецензентов, многочисленные пародии. Брюсову удалось
    настолько "раздразнить гусей", что ему на ряд лет был прегражден доступ в большую печать.
     Если бы Брюсов остановился на этом этапе своего поэтического развития,
    то в книгах по истории литературы он упоминался бы лишь мелким шрифтом как один из оригинальничающих представителей декадентской поэзии и, конечно, не
    представлял бы для нас сегодня существенного интереса.
     Но самого поэта отнюдь не удовлетворяли его стихотворные опыты того времени. "Мы были дерзки, мы были дети", - скажет он вскоре о выпусках
    "Русских символистов". Своему соратнику по символизму Константину Бальмонту он напишет об этих сборничках: "Вы хорошо знаете их значение, то есть
    отсутствие их значения". А "Шедевры" получат такую беспощадную оценку автора в следующем же сборнике: "Верь мне: давно я считаю ошибкой бедную книгу
    мою". И впоследствии зрелый Брюсов назовет свои ранние стихи "не вполне
    удачными пробами несколько заносчивого юноши".
     Уже с третьего сборника, вышедшего на рубеже XIX и XX веков, - "Tertia Vigilia" ("Третья стража") - у Брюсова начинается процесс активного
    преодоления декадентства. И в этом ему помогает обращение к примеру, опыту, завету великих писателей прошлого, и прежде всего Пушкина, исследованием
    творчества которого он уже тогда стал заниматься и преклонение перед которым он пронес через всю жизнь.
     У Пушкина Брюсов ищет и находит ответ на вопрос, каким должен быть поэт. В его дневнике за 1897 год мы читаем такую запись: "Поэт должен
    переродиться, он должен на перепутье встретить ангела, который рассек бы ему грудь мечом и вложил бы, вместо сердца, пылающий огнем уголь. Пока этого не
    было, безмолвно влачись "в пустыне дикой"..."
     Влачась в течение нескольких лет в пустыне декадентского искусства, Брюсов уже томился и жаждал обновления. На путях преодоления эгоцентрической
    ограниченности декадентства с его узкокамерной лирикой поэт обращается к тому, что он сам называл "лирической эпикой". И материал для нее он находит
    сначала лишь в прошлых веках.
     Историк по образованию и по своим научным интересам, Брюсов в высокой степени обладал, по определению Горького, "тонким и редким даром
    проникновения в прошлое". Для него история была не "страной могил", а "знакомым миром", с которым он "одной душой когда-то жил".
     В сборнике "Третья стража" главное место занимает большой отдел "Любимцы веков". В нем даны выразительные образы именованных и безымянных исторических и легендарных героев разных стран и эпох. Здесь и суровый воин, не представляющий себе жизни вне битв ("Старый викинг"), и поэт, идеалы
    которого вступают в острый конфликт с действительностью ("Данте"), и древний наблюдатель природы, стремящийся постичь "таинства миров" ("Халдейский
    пастух").
     Правда, Брюсов подходит к изображаемым явлениям прошлого еще с чисто эстетическими критериями, он любуется сильными характерами и яркими
    личностями независимо от их социального и морального облика. И в числе "любимцев веков", которые привлекают поэта, оказывается, например, и
    жестокий восточный деспот Ассаргадон, который "воздвиг свой мощный трон" "на
    костях врагов".
     Но уход в прошлое и поэтизация его "властительных теней" свидетельствуют, несомненно, о том, что Брюсов не находил настоящего героя в
    современности, что в окружающем его буржуазно-мещанском обществе он видел преимущественно тусклое прозябание, вызывавшее его осуждение и отвращение:
     Мы к ярким краскам не привыкли, Одежда наша - цвет земли; И робким взором мы поникли, Влачимся медленно в пыли <...> А мне что снится? - дикие
    крики. А мне что близко? - кровь и война. Мои братья - северные владыки, Мое время - викингов времена.
     Наметившееся в "Третьей страже" устремление из камерного, узколичного мирка в большой мир с его делами и интересами находит воплощение и в
    следующем сборнике - "Urbi et Orbi" ("Граду и миру"), самим заглавием которого поэт показывает, что он обращается теперь не к узкому кружку своих
    единомышленников, а к более широкому кругу читателей.
     В таких стихотворениях, как "Побег", "Работа", Брюсов в значительной степени предвосхищает тему блоковской поэмы "Соловьиный сад". Лирический герой первого стихотворения, заслышав трубный зов, бежит из пышного алькова, в котором он спал сладким сном, в жизнь с ее шумом, тревогами и заботами. В
    повседневную жизнь, наполненную тяжелой работой, уходит и герой второго стихотворения. Сбрасывая "порфиру с плеч", он берется за плуг, лопату и
    кирку.
     Для Брюсова, великого труженика, работа всегда была главным смыслом жизни. Теперь он прославляет труд и в стихах. И поэтическое, литературное
    творчество он - как бы в полемике с поэтами романтико-идеалистического склада - представляет в виде напряженного труда, в образе вспашки поля, а поэтическую мечту - в образе вола, тянущего тяжелый плуг.
     Недавно заявлявший в своих стихах: "Я действительности нашей не вижу, / Я не знаю нашего века", Брюсов теперь поворачивается лицом к современной
    действительности, жадно впитывает в себя ее впечатления. В его поэзию входит тема большого города, появляются и занимают значительное место картины
    городской жизни с ее шумами, грохотом, движением людских толп и быстро мчащихся экипажей, с ее соблазнами и противоречиями. Он прославляет
    современный город, поет ему дифирамбы и в то же время он видит его язвы и уродства. Брюсов становится первым поэтом-урбанистом в русской поэзии XX
    века. Влияние Верлена сменяется воздействием певца города Верхарна, с чьими произведениями Брюсов знакомит тогда же русских читателей в своих
    великолепных переводах. Прежде для Брюсова было характерно признание: "Бреду в молчанья одиноком". Теперь он записывает в дневнике: "Иду к людям,
    сливаюсь с людьми, братаюсь с ними". В его стихах о городе все сильнее звучат социальные мотивы, все больше внимания уделяется судьбе обездоленных
    городских низов. В это время Брюсов создает свое знаменитое стихотворение "Каменщик" - о рабочем, который вынужден воздвигать тюрьму, где будет
    томиться в заключении, может быть, его же сын. А вскоре поэт выразит горькую жалобу другого каменщика:
     Камни бьем, чтоб жить на свете,
     И живем, - чтоб бить...
     Горе тем, кто ныне дети,
     Тем, кто должен быть!
     После выхода "Третьей стражи" М. Горький писал Брю-сову: "Вы, мне
    кажется, могли бы хорошо заступиться за угнетенного человека". Горький не
    ошибся. Тема угнетенного человека появляется у Брюсова и там, где он
    обращается к историческому прошлому. Например, в стихотворении "Гребцы
    триремы" он говорит от имени пленных рабов, прикованных к веслам и своими
    усилиями двигающих корабль, на палубе которого наслаждаются жизнью баловни
    судьбы.
     Усиливающийся демократизм поэзии Брюсова проявляется и в его попытках
    имитировать формы современного фольклора, и прежде всего городского. Так
    появляется цикл его "Песен", среди которых две носят название "Фабричная".
     Обострению внимания поэта к социальной проблематике мощно
    способствовала вся общественно-политическая обстановка тех лет,
    предшествовавшая революционному взрыву 1905 года, и особенно сама революция.
     Еще не так давно Брюсов призывал не жить настоящим и проповедовал
    бесстрастие. Теперь его глубоко волнуют развертывающиеся большие
    политические события. Брюсов становится продолжателем традиций русской
    классической поэзии. Подхватывая лермонтовское сравнение поэта с кинжалом,
    он называет себя "песенником борьбы" и утверждает:
     Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза, И песня с бурей вечно сестры.
     Как яркий гражданский поэт большой силы, Брюсов выступает в сборнике
    "Stephanos" ("Венок"), вышедшем как раз в дни вооруженного Декабрьского
    восстания 1905 года. Важнейший раздел этого сборника называется
    "Современность".
     Брюсов клеймит презрением буржуазных либералов, половинчатых
    постепеновцев, "довольных малым", удовлетворяющихся жалкими уступками со
    стороны царского режима. Со всею искренностью он готов прославлять "океан
    народной страсти, в щепы дробящий утлый трон".
     Правда, надвигающаяся революция привлекает его, главным образом, своей
    разрушительной стороной. Революционеров он называет."близкими", но заявляет:
     Ломать - я буду с вами, строить - нет!
     Это дало В. И. Ленину основание определить тогдашнюю общественную
    позицию Брюсова как позицию "поэта-анархиста".
     Изменение содержания поэзии Брюсова и всего его мировосприятия привело
    и к изменению его поэтического стиля. Уже в своем раннем стихотворении
    "Сонет к форме" Брюсов выразил свое тяготение к "отточенной и завершенной
    фразе", к "стройности сонета". Но в его ранних сборниках в стиле, в языке,
    во всей поэтической манере было много импрессионистически неясного,
    расплывчатого, смутного, неопределенного. У зрелого Брюсова стих становится
    мужественным, чеканным, кованым, образы - выпуклыми, четкими, скульптурными,
    фраза приобретает завершенный, афористический характер. Эти качества
    подчеркивают почти все, характеризовавшие его поэзию зрелых лет. Так, Андрей
    Белый назвал Брюсова "поэтом мрамора и бронзы", он писал о его "звенящих,
    металлических строках", о "словах сильных, как удары молота". А. В.
    Луначарский отмечал у Брюсова "граненую точность образов", "весомость каждой
    строки и строфы и прекрасную архитектур-ность целого". И сам Брюсов считал
    достоинством своих стихов именно "сжатость и силу", "предоставляя нежность и
    певучесть - Бальмонту".
     Конечно, творчество Брюсова 1900-х и 1910-х годов очень противоречиво.
    Не раз он имел основание повторить слова
     Одного из Своих стихотворений: "Опять душа моя расколота". В сборниках
    и поры его расцвета можно найти немало рецидивов неизжитого декадентства.
    Здесь и гипертрофированная эротика, восприятие любви как темной,
    разрушительной страсти, и утверждение рокового одиночества человека, и
    чувство пресыщения жизнью (одно из стихотворений так и называется - "Скука
    жизни"), и прославление "блаженства смерти". Да, Брюсов мог сказать о себе,
    что он
     То поклонялся тем, что ярче, что телесней,
     То трепетал в предчувствии теней.
     Любимые герои Брюсова и в его "лиро-эпических" произведениях - те, чей,
    по мнению поэта, "прекрасен ясный жребий - / просиять и умереть", - очень
    различны. Наряду с Энеем, который устремился навстречу высокому подвигу,
    покинув ложе нег, "исторгнув помыслы любви", поэт прославляет триумвира
    Антония, из-за любви к египетской царице Клеопатре нарушившего свой долг
    государственного деятеля и полководца. "О, дай мне жребий тот же вынуть!" -
    восклицает Брюсов, заканчивая это стихотворение.
     И все же в сознании и поэзии Брюсова над декадентским,
    пессимистическим, индивидуалистическим все больше торжествовало иное,
    героическое, жизнеутверждающее, гуманистическое начало. Поэт все чаще
    прославляет человека-творца, неутомимого труженика, созидателя,
    человека-победителя, преобразующего землю, покоряющего природу, познающего
    вселенную. В этом отношении особенно показательно ставшее знаменитым
    стихотворение "Хвала Человеку".
     Камни, ветер, воду, пламя
     Ты смирил своей уздой,
     Взвил ликующее знамя
     Прямо в купол голубой.
     Раньше других поэтов Брюсов воспел первых авиаторов. С твердой верой в
    силу человеческого разума, в силу науки и техники он заглядывает в будущее,
    мечтает о том, что человек одержит победы и в космосе, сможет даже изменять
    и траекторию своей планеты:
     Верю, дерзкий!
     Ты поставишь
     По Земле ряды ветрил.
     Ты своей рукой направишь
     Бег планеты меж светил.
     Брюсов продолжал считаться лидером символистов, был редактором ведущего
    символистского журнала "Весы". Но можно утверждать, что он никогда не был
    правоверным символистом. Ему был чужд, например, мистицизм большинства его
    младших коллег, их вера в потусторонний мир и в возможность какого-то
    общения с мим. Он давно чувствовал себя чужим "среди своих". Еще в 1907 году
    он писал одному литературоведу: "Хотя я извне и кажусь главарем тех, кого по
    старой памяти называют нашими декадентами, но в действительности среди них я
    как заложник в неприятельском лагере. Давно уже все, что я пишу, и все, что
    я говорю, решительно не по душе литературным моим сотоварищам, а мне,
    признаться, не очень нравится то, что пишут и говорят они". Впоследствии он
    вспоминал бурные споры с символистами, которые жестоко упрекали его за
    реализм в символизме, за материализм в идеализме.
     Творческое развитие Брюсова все дальше уводило его от позиций
    символистов, вело к разрыву с ними. Когда-то он настойчиво превозносил мечту
    и грезу над действительностью. Теперь в своих критических статьях он со всей
    категоричностью утверждает, что "начало всякого искусства - наблюдение
    действительности", что "как только искусство отрывается от действительности,
    его создания лишаются плоти и крови, блекнут и умирают".
     К всемерному усилению связи с окружающей действительностью, с реальной
    жизнью, в том числе самой обыденной, самой простой, стремится Брюсов в своих
    стихах 1910-х годов.
     На заре своего творчества Брюсов выражал демонстративное пренебрежение
    к реальной природе:
     Создал я в тайных мечтах Мир идеальной природы, - Что перед ним этот
    прах: Степи, и скалы, и воды.
     Вскоре, однако, это высокомерно-презрительное отношение к природе, по
    выражению поэта, "соскочило" с него. С каждым новым сборником 1900 - 1910-х
    годов тема природы занимает у Брюсова все большее место. Поля, леса, горы,
    море, "блеск дня, чернь ночи, вёсны, зимы" находят в нем своего влюбленного
    певца.
     В своих стихах второго десятилетия XX века Брюсов сознательно
    полемизирует с декадентскими умонастроениями. Он хочет противопоставить
    характерному для его бывших соратников утомлению жизнью "неукротимый,
    непобедимый призыв к жизни, к жизни во что бы то ни стало, ко всем ранам и к
    радостям ее". Недаром его сборник "Зеркало теней" открывается эпиграфом из
    Фета:
     Покуда на груди земной Хотя с трудом дышать я буду, Весь трепет жизни
    молодой Мне будет внятен отовсюду.
     А сборник "Семь цветов радуги" начинается буйными строчками:
     Что же мне делать, когда не пресыщен Я - этой жизнью хмельной!
     В этом же десятилетии в творчество Брюсова входит и большая тема дружбы
    народов, населяющих Россию, и поэт своей деятельностью вносит большой вклад
    в развитие и укрепление этой дружбы.
     Еще перед революцией он сближается с М. Горьким, активно участвует в
    его издательских начинаниях. Горький высоко ценил сотрудничество Брюсова и
    называл его "товарищем по работе на пользу русской культуры". Очень
    плодотворно было их сотрудничество в подготовке сборников, способствовавших
    ознакомлению русских читателей с поэзией некоторых других народов России.
    Особое значение приобрела составленная Брюсовым книга "Поэзия Армении", над
    которой он трудился и как переводчик многих поэтических текстов, и как
    редактор, и как автор вступительной статьи. Можно сказать, что Брюсов открыл
    русским читателям богатый мир армянской поэтической культуры, и
    неудивительно, что в дни празднования его пятидесятилетия он был удостоен
    почетного звания народного поэта Армении.
     За четверть века своего дореволюционного творчества Брюсов, как мы
    видим, исходил разные "пути и перепутья" (так назвал он трехтомное собрание
    своих произведений), он перепробовал, можно сказать, "все напевы" (это также
    название одного из его сборников).
     В 900-е годы Брюсов уже пользовался большой популярностью и признанием.
    Но он никогда не останавливался на достигнутом и часто испытывал чувство
    неудовлетворенности своей позицией в жизни и литературе, своим творчеством.
    В его письме к писательнице Н. И. Петровской, связанной с символистскими
    кругами, мы находим, например, следующие признания: "Я не могу более жить
    изжитыми верованиями, теми идеалами, через которые я перешагнул <...> в
    поэзии не могу жить "новым искусством", самое имя которого мне нестерпимо
    более". А в своем дневнике он записывает в 1907 году: "Временами я вполне
    искренно готов был бросить все прежние пути моей жизни и перейти на новые,
    начать всю жизнь сызнова".
     Однако только величайшее событие XX века, вызвавшее мощное потрясение
    всей общественной жизни сверху донизу, - Октябрьская социалистическая
    революция заставила Брюсова "в самой основе, в самом корне пересмотреть все
    свое мировоззрение". Она оказалась глубочайшим переворотом и для него лично.
    "Я сам вижу себя, - отмечал Брюсов, - совершенно иным до этой грани и после
    нее".
     Может показаться удивительным, что метр символистского течения, в
    прошлом воинствующий защитник индивидуалистического и самодовлеющего
    искусства решительно и бесповоротно перешел на сторону Октябрьской
    революции, стал активным строителем социалистической культуры и даже членом
    Коммунистической партии.
     Для того чтобы найти этому объяснение, надо вспомнить, что Брюсов
    никогда не был верным сыном своего класса, он давно "выламывался" из него.
    Пропитанный знанием истории, восторгавшийся героикой выдающихся людей и
    великих событий прошлого, Брюсов и к своей современности предъявлял высокие
    этические и эстетические требования, которым буржуазная действительность
    далеко не соответствовала. Отсюда его давний конфликт с этой
    действительностью. Брюсов был вполне искренен, когда писал еще в самом
    начале века:
     Как ненавидел я всей этой жизни строй, Позорно мелочный, неправый,
    некрасивый.
     Мысливший в широких исторических категориях, видевший в истории смену
    разных общественно-исторических формаций, Брюсов понимал и предчувствовал
    неизбежность падения и существующего капиталистического строя. Он не раз в
    своих произведениях говорил о надвигающемся социальном катаклизме, он
    заглядывал вперед в будущее, когда
     Твердо станет вольный человек Пред ликом неба на своей планете.
     Естественно, что поэт гораздо больше множества своих сотоварищей по
    классу и по профессии был подготовлен к тому, чтобы принять и приветствовать
    Великий Октябрь, чтобы "повернуть своего коня на новый путь".
     Еще в 1906 году он писал: "Есть какие-то истины... впереди современного
    человечества. Кто мне укажет путь к ним, с тем буду я". Этот путь в решающий
    момент Брюсову указали Октябрьская революция, Ленин и его соратники.
     Ранней весной 1918 года, когда значительная часть интеллигенции
    занимала еще враждебные или выжидательные позиции по отношению к Советской
    власти, Брюсов вместе с профессором П. Н. Сакулиным явился к наркому
    просвещения А. В. Луначарскому и предложил свое сотрудничество.
     Мы видели, что в 1905 году поэт заявлял, обращаясь к революционерам:
    "Ломать - я буду с вами, строить - нет!" Теперь он пошел строить вместе с
    коммунистами новое общество, новую культуру.
     Человек необычайной активности по своей натуре, Брюсов всегда был не
    только литератором. Он и до революции отдавал много сил и времени
    организаторской работе в области литературы и культуры. Октябрь открыл для
    его общественно-организаторской деятельности широкий простор.
     Он ведет ответственную работу в Наркомпросе, возглавляя научные
    библиотеки, литературный отдел, художественное образование. Он член
  &n