В условиях советского времени М. Булгаков остался истинно русским писателем, исповедующим верность традициям русской классики. В его произведениях продолжают развиваться гоголевские традиции сатиры, органически соединив в себе два начала: фантастическое и реалистическое. Писатель создаёт алогичный, безумный мир рядового служащего - «Дьяволиаду»,- мир, наполненный дурными и враждебными превращениями. Именно на этом, «дьявольском» фоне я хочу остановиться, анализируя повесть «Собачье сердце», в которой раскрывается невероятная, фантастическая история превращения собаки в человека.
Содержание произведения представляет остроумную и злую сатиру на социальную действительность двадцатых годов двадцатого столетия, «гротескный образ современности». («Гротеск - тип образности, основанный на фантастике, гиперболе, причудливом сочетании и контрасте фантастического и реального, бытового и мистического, трагического и комического, высокого и низкого, правдоподобного и карикатурного, на совмещении полярностей».) В настоящее время нас поражает удивительная прозорливость М. Булгакова, который сумел увидеть опасность научных открытий, вырвавшихся из- под контроля учёных и приносящих огромный вред людям. Своей повестью «Собачье сердце» он как бы призывает интеллигенцию, весь учёный мир к максимальной осторожности в обращении с неизведанными силами природы. Повесть «Собачье сердце» (1925) основана на типичном для гротеска мотиве превращения: в основе её сюжета - история о том, как пёс Шарик стал Полиграфом Полиграфовичем Шариковым, как появилось на свет существо, соединившее в себе дворнягу и люмпена, алкоголика и хулигана Клима Чугункина.
Действие повести начинается с того, что профессор Преображенский, который омолаживает нэпманов и советских чиновников, заманивает с помощью колбасы к себе домой собаку, чтобы потренироваться в проведении пересадок гипофиза. Обыденное поначалу происшествие (приманка бродячей собаки) благодаря реминисценциям из поэмы А. Блока («ветер, ветер на всём божьём свете», буржуй, безродный пёс, плакат, которым играет ветер) сразу же приобретает несвойственный ему масштаб, а дальнейшее развитие событий и их фантастический поворот усиливают это впечатление, создавая гротескную ситуацию, основанную на совмещении бытового и глобального, реального и фантастического. Превращение Шарика в Шарикова и всё, что за этим последовало, предстаёт у М. Булгакова как буквальная реализация популярной в послереволюционные годы идеи, суть которой метафорически выражена в словах известного большевистского гимна: «Кто был ничем, тот станет всем».
Фантастическая ситуация помогает обнажить абсурдность этой идеи. Та же ситуация обнаруживает абсурдность другой, не менее популярной, хотя, казалось бы, мало совместимой с первой, мысли о необходимости и возможности создания нового человека. В художественном пространстве повести акт Преображения подменяется механистичным вторжением в святая святых самого мироздания. Экспрессивные детали, использованные при описании операции, которая должна служить созданию новой «породы» людей, подчёркивает абсурдный, античеловеческий, сатанинский смысл насилия над природой. В момент операции у Преображенского «зубы… сжались, глазки приобрели остренький колючий блеск…». Преображенский и Борменталь «заволновались как убийцы, которые спешат… лицо Филиппа Филипповича стало страшным… сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до дёсен… зверски оглянулся, зарычал… злобно заревел… лицо у него… стало как у вдохновенного разбойника… отвалился окончательно, как сытый вампир». В результате фантастической операции, наделяющей Шарика «всем», происходит вытеснение благодарного, привязчивого, верного, смышлёного пса, каким он является в первых трёх главах повести, тупым, способным на предательство, неблагодарным и агрессивным люмпеном, вожделеющим занять место, ему не принадлежащее. Правдоподобные детали, соединяясь, создают фантастическую гремучую смесь под названием «Шариков», которая приобрела сегодня нарицательное значение, стала символом агрессивности люмпена.
Композиционное соотнесение парадоксально несхожих ситуаций (Преображение Господне - и операция по пересадке половых желез) и их последствий (просветление - усиление тёмного, агрессивного начала) усиливает характерное для гротеска впечатление абсурдности мира, создающего условия для совмещения несовместимого. Двойной композиционный гротеск (Преображение - хирургическая операция с её сомнительным результатом; очеловеченная собака - озверевший люмпен), подкрепляясь игрой на контрастных деталях (лампа под зелёным абажуром, чучело совы - символа мудрости, книги в застеклённых шкафах и ловля блох, запах кошек, пьянство), получает сюжетное развитие, основанное на совмещении реального и фантастического. Вчерашний Шарик обретает «бумаги» и право на прописку, устраивается на работу «в очистку» в качестве заведующего подотделом очистки города от бродячих котов, пёс пытается «зарегистрироваться» с барышней, дворняга претендует на жилплощадь профессора и пишет на него донос.
Профессор Преображенский оказывается в трагикомическом положении: порождение его ума и рук грозит самому факту его существования, покушается на основы его мироустройства, чуть не губит его «вселенную»(многозначителен комически переиначенный мотив «потопа», вызванного неумением Шарикова обращаться с водопроводными кранами). Взаимоотношения Шарикова и Преображенского обостряются ввиду существования провокатора - представителя власти Швондера, стремящегося «уплотнить» профессора, отвоевать у него часть комнат. Соединяя линии Швондера и Шарикова, Булгаков использует характерный для гротеска приём реализации метафоры, когда метафора приобретает из переносного буквальное значение: Швондер «спускает собаку» - для наступления на профессора использует Шарикова. Писатель вводит реализацию метафоры «спустить собаку, натравить собаку». Швондер производит Шарикова в «товарищи», внушает ему мысль о его пролетарском происхождении и о преимуществах последнего.
Далее находит ему службу в соответствии с влечением сердца, «выправляет» ему «бумаги» и внушает мысль о праве на жилплощадь профессора, вдохновляя Шарикова написать на него донос. Гротескный образ Шарикова заставил исследователей поставить вопрос об отношении М. Булгакова к некоторым нравственным традициям русской литературы, в частности, к характерному для интеллигенции комплексу вины и преклонения перед народом. Как свидетельствует повесть, писатель отвергал обожествление народа, но при этом не снимал вины ни с Преображенского, ни со Швондера.
Он смело показал своего рода невменяемость народа, ничем не защищённого ни от экспериментов Преображенского (символична готовность Шарика обменять свою свободу на кусок колбасы), ни от «идейной» обработки Швондера. С этой точки зрения конец повести также пессимистичен - Шарик не помнит, что с ним произошло, ему отказано в прозрении, он не приобрёл какого-либо иммунитета. В ситуации, когда «швондеры» использовали в своих целях унаследованное от прошлого недоверие народа к интеллигенции, когда люмпенизация народа приобретала угрожающий характер, пересмотру подлежало и традиционное представление о праве интеллигенции на самозащиту, которое противоречило представлению о «неотразимости безоружной истины». «Неотразимость безоружной истины» - это выражение одного из персонажей романа Б. Пастернака «Доктор Живаго», Николая Николаевича Веденяпина, который передаёт не столько свои личные представления, сколько мнение, широко укоренённое в интеллигентской среде. «Я думаю, - говорит Веденяпин,- что если бы дремлющего в человеке зверя можно было остановить угрозою, всё равно, каталажки или загробного воздаяния, высшею эмблемой человечества был бы цирковой укротитель с хлыстом, а не жертвующий собой праведник. Но в том-то и дело, что человека столетиями поднимала над животными и уносила ввысь не палка, а музыка: неотразимость безоружной истины, притягательность её примера».
Подобная идеальная модель поведения интеллигента в «Собачьем сердце» возникает в высказываниях Преображенского, который опровергает право на насилие по отношению к другому человеку и призывает Борменталя во что бы то ни стало сохранять «чистые руки».еллигента в «Собачьем сердце» возникает в высказываниях Преображенского, который опровергает право на насилие по отношению к другому человеку и призывает Борменталя во что бы то ни стало сохранять «чистые руки». Но эта модель, как мы видим, опровергается самим развитием сюжета повести. Иван Арнольдович Борменталь выступает как представитель нового поколения интеллигенции. Он первым решается на «преступление» - возвращает Шарику его первоначальный облик. Тем самым утверждается право человека культуры на борьбу за своё право быть, сосуществование. Таким образом, фантастический сюжет повести позволил М. Булгакову ещё раз продемонстрировать справедливость своего главного тезиса - о Великой Эволюции, являющейся законом нормальной человеческой жизни. Фантастическое, как мне кажется, в повести не имеет определяющего значения, а становится лишь средством анализа социальных явлений.
Не имея возможности прямо высказать свою точку зрения, писатель прибегает к помощи иносказания для того, чтобы показать, что дьявольские дела на земле творят сами люди, не отдающие отчёта в результатах своей деятельности. Это наблюдение, на мой взгляд, важно в контексте всего творчества М. Булгакова. Та «дьяволиада», которую он в широком смысле писал всю жизнь, не имеет религиозного или мистического смысла. Дьявол творит руками «безумца», не отдающего отчёта перед будущим. «А что есть ещё хуже в этом «беспокойном и мятущемся мире»?» - задаём мы, читатели, себе этот вопрос. И вместе с писателем ищем, ищем ответ как «истину за выстраданные муки»…
